На главную
|
14.12.2012
Игорь Федюкин.
Мужик и институт
Правовые институты не приживаются и не приживутся в России с ее вековыми
традициями общинности и соборности, с ее тысячелетним рабством. Аргументы
против этого распространенного мнения в работах историка Трейси Деннисон
нашел Игорь Федюкин.
Всем известно, что русские — народ особый. Особость эта, конечно,
воспринимается по-разному. Одни говорят, что в отличие от европейцев с их
индивидуализмом и прагматизмом русские склонны к коллективизму, к отношениям
неформальным и доверительным. Там, где иностранец пойдет в суд и будет
полагаться на бездушное писаное право, русские предпочтут решать вопросы
всем миром, полюбовно, "по справедливости". Для других все дело в правовом
нигилизме: россияне в силу своих культурных особенностей и исторического
опыта не испытывают потребности в правовой системе, не умеют соблюдать
законы, предпочитая договориться. Различные варианты подобных воззрений мы
находим у славянофилов и Герцена, эсэров и Толстого, Ленина и Чаянова, а в
последние десятилетия — и у западных теоретиков особенного "крестьянского
общества".
И действительно, русские веками жили в крестьянской общине, где не было ни
частной собственности, ни права и где господствовали сплошной коллективизм и
круговая порука. Поэтому-то русские, хорошо это или плохо, до сих пор не
приспособлены к жизни в правовом обществе, не воспринимают писаные законы и
судебные институты, не соблюдают обязательства и доверяют лишь друзьям и
родственникам. Соответственно, строить в России правовую систему трудно,
возможно, бесполезно, а по мнению некоторых, и ненужно. Мол, россиянам
требуется даже какая-то особая модель социума, больше соответствующая их
исконной общинности.
Проблема с русской общинностью состоит, однако, в том, что крестьянскую
общину в России, о которой мы все знаем из учебников, открыл заезжий немец,
и открыл совсем недавно, в середине XIX века. Барон Август фон Гакстгаузен
(1792-1866), отпрыск древнего дворянского рода из Вестфалии, еще в
Геттингенском университете прославился своим эксцентричным поведением, в
частности манерой носить изобретенное им "старогерманское платье" в
противовес современной французской моде. Его друзьями были многие молодые
немецкие писатели-романтики и патриоты, например братья Гримм, которым он
помогал собирать народные сказки, и автор знаменитой песни "Deutschland,
Deutschland uber Alles" Гофман фон Фаллерслебен. С 1825 года Гакстгаузен
выступает с памфлетами в защиту традиционных аграрных институтов в Германии.
Главный объект его критики — это распространяющиеся в немецком обществе
пагубные, "заимствованные из Англии", представления о том, что "сельское
хозяйство — это бизнес, просто одна из отраслей экономики... и что земля —
это товар, который может и должен продаваться на рынке". В действительности
же, по мнению барона, сельское хозяйство — это основа национального уклада
жизни, основа национального существования вообще.
Подобные идеи привлекли внимание прусского кронпринца, и Гакстгаузен получил
от правительства ассигнования на изучение этих самых традиционных аграрных
институтов. Несколько лет он разъезжал по Германии и публиковал результаты
своих наблюдений. Как и положено романтику, барон идеализировал прошлое,
представлявшееся ему эпохой социальной гармонии: отвергая бюрократизм
современного государства и капиталистический индивидуализм, он интересовался
средневековыми цехами, органами сословного самоуправления, деревенской
общиной.
Подобные сочинения вызвали резкую критику, особенно в наиболее экономически
развитых западногерманских землях. Гакстгаузен писал многочисленные
законопроекты, цель которых — "восстановить традиционный аграрный уклад", но
их отвергали как попытку навязать нелепые новшества; барона обвиняли в
невежестве, поверхностности и передергивании. Власти его родной Вестфалии
пытались даже запретить Гакстгаузену возвращаться домой. В итоге в 1840 году
прусское правительство прекратило финансировать исследования барона.
К счастью для Гакстгаузена, как раз в это время у него появился другой
потенциальный спонсор. Изучая местные обычаи и институты на юге и особенно
на востоке Германии, он заинтересовался "славянским наследием" — отголосками
уклада жизни славянских племен, колонизованных древними германцами за тысячу
с лишним лет до этого. По мнению Гакстгаузена, эти отголоски еще можно было
обнаружить в глухих уголках страны. Там "община до сих пор считается
единственным владельцем всех земельных угодий". Каждый член общины якобы
получает свою долю пашни, пастбища, покосов во временное пользование, а по
истечении определенного количества лет земли возвращаются в "общий котел",
делятся заново на участки по числу членов общины и распределяются между ними
по жребию. Именно здесь мы и встречаем у Гакстгаузена первое подробное
описание сельской поземельно-передельной общины: в Германии, полагал он,
подобные институты почти не сохранились, но на Балканах и в России они
должны встречаться повсеместно.
В итоге Гакстгаузен получил приглашение правительства Николая I проехаться
по империи и изучить положение российских крестьян. Результатом поездки
стала книга, вышедшая на немецком и французском языках, в которой немецкий
эксперт и "открыл" крестьянскую общину в России. Проблема в том, что
собственно исследовательская часть поездки Гакстгаузена в Россию заняла
всего три месяца, за которые он проехал несколько тысяч километров. Учитывая
тогдашнее состояние дорог, для этого он должен был около 90% времени
проводить в пути. Останавливался путешественник исключительно в городах,
собственно в деревне он провел не больше нескольких дней. При этом, конечно,
барон не говорил по-русски и полагался на переводчика, а в дороге его
сопровождал правительственный агент. И разумеется, "открытая" Гакстгаузеном
община как две капли воды походила на "славянский общинный уклад", описанный
им еще до приезда в Россию.
Согласно Гакстгаузену, именно община, или "мир", обусловила принципиальное
отличие русских от западноевропейских народов. Конечно, барон открыл не
общину как общественный институт, в этом смысле ее существование не вызывает
сомнений. Открытием был особый ментальный тип, который этой общине якобы
соответствует. Именно благодаря особому менталитету в общине господствует
гармония, и все разногласия решаются коллективно, без обращения к суду и
формальному праву, а частная собственность, социальное неравенство и прочие
недостатки современного капиталистического общества полностью отсутствуют.
Книга была с энтузиазмом встречена российскими интеллектуалами, а концепция
Гакстгаузена принята за непреложную истину. Проверить его утверждения никому
даже не пришло в голову, а после 1861 года делать это было уже поздно: во
время отмены крепостного права правительство прямо исходило из существования
гакстгаузеновских общинных институтов и закрепило их законодательно.
Российское государство сделало теорию барона реальностью.
Однако действительно ли русские крестьяне обладали особым общинным
менталитетом и в силу этого оказались неприспособлены к западным правовым
институтам? Американская исследовательница Трейси Деннисон из
Калифорнийского технологического института считает, что у них просто никогда
не было возможности ими пользоваться, например, потому, что крепостные не
могли обращаться в суд, иметь собственность и заключать сделки. Свой тезис
Деннисон доказывает, изучив по архивным документам жизнь крепостных крестьян
в Вощажниково, большом поместье в Ростовском уезде Ярославской губернии,
принадлежавшем Шереметевым. Вощажниково ничем особенно не отличалось от
других имений Центральной России, кроме одного: Шереметевы создали здесь все
те институты, доступа к которым крепостные, как правило, не имели. Вотчинные
управители работали как нотариусы: крестьяне могли зарегистрировать у них
любую сделку (хотя для государственных органов, конечно, этот документ не
имел бы законной силы). В вотчине также действовал суд, куда крестьяне могли
обратиться с тяжбами друг против друга, а вотчинные власти действовали в
качестве судебных приставов, исполняя решения суда.
Как показывает Деннисон в своих статьях, а также в основанной на них книге,
которая должна выйти в следующем году в издательстве Кембриджского
университета, имея доступ к правовым механизмам, крестьяне с удовольствием
ими пользовались. В вотчинном архиве сохранились, например, десятки и сотни
контрактов, заключенных крестьянами: не полагаясь на "мир", патриархальные
устои и семейные связи, шереметевские крепостные отправлялись к "нотариусу".
Самое поразительное, что оформлялись не только торговые сделки между
посторонними, но и всевозможные договоренности, заключавшиеся ближайшими
родственниками. В 1826 году, например, крепостной крестьянин Алексей Егоров
заключил соглашение со своим сыном Владимиром: отец разрешал Владимиру
отправиться на заработки в столицу, а тот в ответ брал на себя все
обязательства семьи перед помещиком и вдобавок обещал посылать отцу 150
рублей ассигнациями в год. В 1851 году формальное соглашение со своими
братьями заключил крестьянин Иван Шавин: Иван вызвался добровольно пойти в
рекруты, за что братья обязались заплатить ему по возвращении из армии 250
рублей. Давая друг другу в долг, родственники также нередко отправлялись к
"нотариусу". Так, когда крестьянин Александр Пыряев решил попросить у родной
тетки в долг 500 рублей, та заставила его не только составить контракт, но и
внести в качестве обеспечения земельный участок.
Если же соглашения нарушались, крепостные крестьяне регулярно пользовались
услугами вотчинного суда, чтобы защитить свои права. В 1822 году, например,
крестьяне Дмитрий Калмыков и Степан Седельников подали в шереметевский суд
на другого крестьянина, Дмитрия Малышева, не вернувшего им полученные взаймы
1100 рублей. Суд постановил описать имущество Малышева и продать его на
аукционе, чтобы покрыть задолженность. Когда Кузьма Мосеевский не смог в
срок расплатиться за купленный им у Григория Ачуева дом, последний обратился
в суд, сделку аннулировали и Мосеевского выселили. И разумеется, крестьяне в
массовом порядке брали и давали друг другу взаймы под проценты и под залог
имущества, а кроме того, совершали сложные сделки, торговые операции на
паях, взыскивали задолженность с наследников усопшего должника, скупали
недвижимость. В общем, ничего "общинного", иррационального и
коллективистского в их поведении не обнаруживается. Никакие культурные
традиции и особенности русской души не мешали крепостным успешно
пользоваться механизмами права и вести себя вполне по-капиталистически,
заключает Деннисон. Вероятно, проблема не в дефектах правового сознания
русского человека и его мифической общинности, а в том, что в большинстве
случаев у него просто нет доступа к эффективным правовым институтам.
Подробнее:
http://www.kommersant.ru/Doc-rss/1208915
|
На главную |